Выбор [Новое издание, дополненное и переработанное] - Виктор Суворов

— Яша! Товарищ Серебрянский!

— Какой же я тебе, педерастина, товарищ? Взять его! Иди, сука.

В любом деле — выбор: так или эдак… В человеческом обществе — анархия или организация. Выбираем. Если анархия, значит, это уже не общество.

Если желаем сохранить общество, значит, без организации не обойтись. Потому или гибнем, превращаясь в зверей, или выбираем организацию. Но тут же снова выбор: какую именно организацию? Какая полезнее человечеству? Какая лучше? Организация — это чья-то власть. Власть одного. Или власть толпы. Что выбрать? Один может быть плохим или хорошим, мудрым или глупым, жестоким или добрым, трусливым или храбрым. А толпа не может быть хорошей. Не может быть доброй. Не может быть мудрой. Не может быть храброй. Толпа всегда глупа, свирепа, жестока и труслива. Один может оказаться тупицей, извергом, людоедом и садистом. А толпе эти качества присущи всегда. Интересно, что обреченный на смерть просит пощады у кого-то одного, никогда — у коллектива. Обреченный своим звериным нутром знает: один может пощадить, толпа — нет. Власть толпы всегда хуже власти одного. Один может проявить мудрость, группа проявить мудрости не может. Гениальная догадка может озарить одну голову, а сто голов сразу озарить не может. Потому один понимающий должен объяснить свою идею толпе.

Но как найти властелина над людьми? Доверить это толпе? Чтобы толпа поднятием рук или бросанием бумажек в ящик сама себе властелина выбирала? Как находит толпа своего избранника? Просто: по внешнему виду. Главный выбор человека в жизни — выбор спутника жизни, выбор того, с кем он продолжит свой род. Этот выбор люди делают по внешнему виду. Если дать волю толпе, то именно так она поступит — правителя назначит по внешним данным, того, кто симпатичнее. В Америке не было ни одного лысого президента. Это несимпатично. Такие толпе не нравятся. Так можно ли доверять толпе выборы вожака? Нет, природа распорядилась правильно: в волчьей стае правит один, и он сам себя назначает, доказывая всем, что он для стаи — лучший и единственный выбор. Главный аргумент — соперник поверженный, хвост поджавший.

Рудольф Мессер знает, что в человеческой истории власть одного — правило. Власть толпы — исключение. Потому что толпа не способна к созиданию, только — к разрушению. Власть толпы всегда завершалась диктатурой одного. Или крахом всех.

Мессер не хочет власти. Но его тянет на эту власть посмотреть.

В упор.

Потянулся Рудольф Мессер, зевнул протяжно и сладко, улыбнулся. Он выспался. Сон сначала был тревожным и мучительным. Его дразнил и терзал сон про вопрос в берлинском цирке и про ответ, про нахальный уход из цирка мимо полицейских, рты разинувших. Его мучил сон про скитания по огромному городу, про холодный дождь с каплями-снежинками, которые падают с неба, не успев сформироваться в кристаллы, ему снилась рычащая черная сука-ротвейлер с рыжей выпушкой на брюхе и в подхвостье, снились арест и тюрьма… И подземный пир… Тут он перестал стонать и корчиться, тут губы его растянулись в улыбку, тут сотни подземных его почитательниц превратились в миллиарды пушистых снежинок, черное небо смешалось с белой землей, и он полетел невесомый вместе с ними, снежинками, в манящий, бескрайний и бездонный мир мрака. Потом много-много часов ему ничего не снилось, он просто спал, наполняясь силой, как мощная батарея энергией.

Он проснулся с блаженной улыбкой на губах, чувствуя в душе и в плечах несокрушимую мощь, выслушал предложение двух симпатичных американцев, прикинул, как может в натуре выглядеть денежный штабель в миллион долларов и сколько может весить, потянулся еще раз, снова сладостно зевнул, размял лицо руками, отгоняя сон, и вежливо с американцами простился:

— До свидания, господа. Идите и не оглядывайтесь.

Они встали, поклонились, повернулись и пошли. Не оглядываясь. Судьба вскоре разлучила двух американцев, но каждому из них выпала долгая и счастливая жизнь, они прошли десятки тысяч километров трудными тропами тайной войны. Оба были удачливы и везучи. Только за обоими была замечена небольшая странность, впрочем, ничем им в жизни не мешавшая: они никогда не оглядывались.

Рудольф Мессер прошел темным переходом, повернул за угол. Знал: за углом два полицейских. Без собаки. Выбора не было. Потому — вперед!

— Стой! Кто таков? Документ!

С ними Мессер не разговаривал долго. Он только задумался на мгновение, соображая, что сотворить. Раньше он отшибал своим врагам память. Надо попробовать что-нибудь новое: куда-нибудь их отослать. Подумал, куда именно можно их таких красивых послать. Можно и в Америку. Просто приказать ехать в Америку, и они так, в полицейской форме, с резиновыми палками и пистолетами, пойдут на вокзал покупать билеты до Америки… Их, понятно, остановят и отправят куда следует. Но всю оставшуюся жизнь они будут рваться в далекую неведомую Америку, как лососи рвутся в верховья дикой, неведомой им порожистой реки, жертвуя жизнью.

— Вас, ребята, в Америку отправить?

Молчат покорно полицейские. Они готовы куда угодно. Хоть на Северный полюс. Хоть на Южный.

— Ладно, в Америку не отправлю. Оставайтесь в Берлине. Только уходите в другое время. Прошлое слишком мрачно, идите в светлое будущее. Сейчас 1939-й год, тридцатые годы на исходе. Идите в сороковые. Не очень далеко. В середину сороковых. Сейчас март. Идите в март 1945 года.

— Есть, — рявкнули они, и лица их исказило. Они шарахнулись под стены, сгибаясь, втянув головы в плечи и прикрывая их руками, побежали. Так ведут себя люди под артиллерийским обстрелом или под бомбежкой… Как будто голову можно собственной рукой защитить.

По натуре наш чародей не был злым человеком. Он хотел как лучше. Он не знал, что будет в Берлине в марте 1945 года. Он просто этим еще не интересовался. Будущее нам всегда представляется радостным и светлым, потому он их и отправил в будущее. По доброте душевной — в недалекое будущее.

В далеком все непонятно. Оказалось, что в марте 1945 года в Берлине будет не очень весело.

А они, пригнувшись, бежали вдоль улицы, спотыкаясь и припадая, демонстрируя ясное намерение нырнуть в ближайший подвал.

Чародею стало жалко этих людей. Но своих приказов он не отменял.

Отгремел вечер. К самому утру. Ежов один. Среди безруких фигур. Пьян. Не смертельно. Тысячи ежовцев пошли под сталинский топор. Люди пропадают. Исчез Фриновский. Словно под лед провалился. Был. Теперь его нет. За Фриновским — Заковский, Вельский, Жуковский, Агранов, Филаретов… После них самым видным в ежовском кругу оставался Трилиссер. Но вот пропал и он. Последний раз видели Трилиссера два дня назад на карнавале у Ежова, уехал домой, и все.

Его нет. Такую информацию даже пьяному человеку следует трезво оценивать. И делать вывод. А вывод простой: следующим будет он сам — Коленька, которого все так любят, Николаша, Николай Иванович Ежов, Николь.

Сжал Николай Иванович виски: что делать? Выход ведь есть. Из лап смерти Завенягин как-то вырвался и круто в горку пошел. И Яшка Серебрянский вырвался и тоже повышен. Новые сапоги получил, ранним утром к разъезду гостей вроде невзначай появился… В автомобиле подрулил… Тут же к нему на мотоцикле кожаный человек подкатывает… Серебрянский, на друзей своих бывших не глядя, кожаному указания дает. Для понта. Глядите, мол, суки ежовские, каким я бериевцем заделался! Ходит, гад, портупеей поскрипывает, наглым глазом подмигивает, мордой битой, не зажившей, ухмыляется: я, мол, вас…

Что делать?

Выход сам собою напрашивается: писать письмо Гуталину.

— Товарищ Сталин, письмо от Ежова.

— Длинное?

— Длинное.

— Что-нибудь важное?

— Оправдывается.

— Это не важно.

— И предлагает…

— Слушаю.

— В случае войны Красная Армия должна наносить главный удар не по Германии, а по Румынии, чтобы отрезать Германию от источников нефти…

— Разумно, но мы до этого додумались и без Ежова.

— Если наш главный удар будет нанесен по Румынии и нефть будет отрезана, тогда через весьма короткое время германские танки потеряют возможность двигаться, а самолеты летать.

— Тоже правильно. Но мы и сами до этого дошли.

— Исходя из этого, Ежов предлагает снять с производства и резко сократить в войсках количество противотанковых и зенитных пушек: если у немцев не будет нефти, если их танки и самолеты остановятся, то противотанковые и зенитные пушки нам не нужны. Он предлагает не тратить сил и средств на обновление зенитной артиллерии боевых кораблей и средств управления зенитным огнем, предлагает снять с производства и изъять из войск противотанковые ружья как войскам не нужные.

— Все это правильно, товарищ Холованов, но до всего этого мы дошли без Ежова. Противотанковые и зенитные пушки с производства снимаем, зенитную артиллерию на кораблях обновлять не будем, противотанковые ружья из войск заберем.